Пошла ставить чайник. УЖе жду

Она не отвечала, только повела головой вправо и назад, подставляясь под поцелуи. Да и что ей было отвечать - оправдываться, уговаривать? Ему никогда не были нужны ее оправдания, может, потому что они ни разу толком не ссорились, уговоры были нужны еще меньше, а сейчас - в десять раз меньше обычного.
Ему нужно было примирение - с ней, с самим собой, со всем случившимся. Если бы он сам знал, какого ответа ждет!
Три пуговицы будто сами выскользнули из петель ее широкого пальто, а само пальто было снято за секунду. Когда тьма - или что это теперь было - разжимала тиски и выбрасывала на поверхность, Дэвид слышал, что жена дышит так же сбивчиво, как он сам.



Они встретились взглядами на мгновение, у Снежки глаза были туманные, у него - Прекрасный точно знал - голодные, как у волка.
- Мое, - машинально повторил за ней. Что угодно другое до него бы просто не дошло.
Зажатая между его телом и стеной, Снежка казалась совсем тонкой, словно в любой момент могла растаять вовсе. Она почти повисла на нем, податливая, как воск; задышала чуть ровнее и принялась расстегивать его куртку. Дэвид выпутался из нее, одним махом стащил футболку, чуть потянул жену на себя. Все уже было вчера вечером, но все было не то - хорошо, но не то. Пальцы пробежались по молнии платья вверх, дернули язычок раз и другой, но то ли замок заело, то ли он разучился обращаться с ее платьями. Проклятье. Ее кожа - вот что он хотел ощутить, к черту тряпки, а молния никак не поддавалась. Плохо понимая, что делает, Дэвид взялся за ворот по обе стороны от молнии, рванул. Ткань с треском разошлась, под его ладонями только ее обнаженная спина, можно прощупать каждый позвонок, господикакаяонатонкая; наконец-то. Дэвид дернул ворот платья вниз, обнажая плечи жены, стянул рукава, нашел губами ключицы, ямку под горлом, руки обогнули ее грудь, скользнули на живот, он опустился на колени, целуя сквозь ткань наскоро и жадно. Ее сапоги, колготки, белье - все полетело в сторону, он задержал в ладони ее ступню, прильнул губами к колену Снежки, поцелуй за поцелуем поднялся вверх по бедру, нет, ох, нет, на долгие ласки его просто не хватит.

Последнее, что услышала Белоснежка перед тем, как потребность в нем отключила ее разум.
- Твоя, - хрипло прошептала она и стала стаскивать с него куртку. Дэвид помог ей, сорвал ее вместе с футболкой. Прикосновение к его горячей коже свело с ума. Белоснежка лихорадочно водила ладонями по его груди, плечам, спине, животу, зарываясь в густую поросль, уходящую за ремень джинсов.
Она чувствовала, как его руки шарили по ее спине, нащупывая молнию платья. Платья? Где же пальто? К черту пальто!
Послышался громкий треск. Она задохнулась, когда голая разгоряченная кожа соприкоснулась с его пальцами и холодным воздухом. О том, что это было ее любимое платье, Белоснежка подумает завтра. Сейчас ей нужны были его руки, губы, кожа, весь он. Принцесса горела под его прикосновениями.
Мышцы живота свело. Дрожь пробежала с ног до головы, когда Принц провел руками по ее телу сверху вниз, обогнув грудь, поласкав живот. "О Боже!" Он опустился на колени перед ней и снимал сапоги, чулочно-носочные изделия и нижнее белье, ставшее неудобным и ненужным. Ступня Принцессы легко поместилась в его больших ладонях. Белоснежка трясущимися руками схватила мужа за волосы, боясь потерять точку опоры. Его губы целовали ее колено, продвигались вверх, еще, еще. Ну же, пожалуйста.
- Пожалуйста.
Она хотела большего, гораздо большего. Белоснежка потянула его вверх. Она поцеловала мужа в грудь, провела ладонью по его ребрам и взялась за пряжку ремня. Справиться с ней было непосильной задачей. Пальцы дрожали. Ее трясло как лихорадке.

Пальцы Снежки, сжимаясь и разжимаясь, ласкали его затылок, дернулись, вцепились ему в волосы, потянули вверх. Дэвид снова вынырнул из темного марева, поднимаясь на ноги, всмотрелся в ее чуть запрокинутое лицо - ближе, еще ближе, но ночь и плотно задернутые шторы прятали его, оставалось полагаться только на ощупь и слух.



Сладкое слово. Он заставит ее сказать другое, не менее сладкое - "еще". Снежка дернула ремень на его джинсах, дернула снова, беспомощно выдохнула. Пряжка ей не подчинялась ни прежде, ни теперь.
- Никогда не научишься, да?
Дэвид отвел ее трясущиеся руки, пряжка звякнула, поддаваясь, он притиснул жену к стене еще ближе, коленом раздвинул ее ноги, подхватил за бедра и вздернул вверх и на себя. Вышло резко, жестко даже, он потом будет извиняться. Если будет вообще. Его плоть была сухой и твердой, ее - призывно влажной. Игосподикакаяонатесная. Можно кончить от одной этой горячей тесноты. Подкатила новая волна возбуждения, Дэвид глухо застонал сквозь зубы, удерживая жену на весу. Ее имя на выдохе, оно же на вдохе, он обхватил рукой ее поясницу, другой уперся в стену, удерживая равновесие. Что она сказала, "твоя"? Жажда доказательства этому была дремучая, как магия. Он толкнулся вверх, нетерпеливо, жестко, направляя ее встречные движения, заставляя насаживаться и прогибаться в нужном ритме.

Невольный смешок сорвался с губ. Она покачала головой и прислонилась к его плечу, пока Дэвид уверенно расстегивал ремень и освобождался от одежды.
Белоснежка снова обрела опору. С одной стороны, была твердая и холодная стена, с другой, не менее твердый, но такой горячий мужчина. Она обхватила Дэвида ногами за талию, вцепилась пальцами, ногтями в его плечи.

- Ох, - сорвалось с губ девушки, когда Дэвид проник в нее. Ощущение целостности было таким правильным, таким полным. На краткий миг ей захотелось остановиться, чтобы насладиться единством, но муж не позволил. Его движения были резкими, точными, почти яростными. Белоснежка выгибалась под ним, стараясь прижаться сильнее. Сильнее уже некуда, позади была стена.
Принцесса двигалась в унисон, приноравливаясь к его ритму. Дэвид вел ее и направлял. Чуть слышно застонав, Белоснежка впилась в его губы, будто хотела съесть его. Целиком и полностью. Она на секунду оторвалась, чтобы глотнуть воздуха, и с новым стоном припала к нему, попеременно выдыхая признания в любви.

Снежка что-то неразборчиво всхлипывала ему на ухо - тихо, почти жалобно, вся сжимаясь вокруг извне и изнутри, и от этого было удушающе жарко. Они встретились губами на одно или два мгновения - таких же неистовых, как слаженный ритм, в который выстроилась его внутренняя скороговорка "моя-моя-моя". Еще ближе, еще глубже, он так и не услышал от жены "еще" - неважно; Снежка шелестела что-то над ухом, отдаваясь, принимая его ярость, его рваное дыхание, его сомнения, его потребность в ней. Ощущения перешли в нестерпимые и даже за их грань, Дэвид впился губами в ее шею, там, где часто-часто пульсировала жилка, чтобы не стонать в голос, ну же, ну же, вместе; он знает, как сходятся ее черные брови, как приоткрываются алые губы, как румянец заливает от груди до скул белоснежную кожу, как нездешне красива она становится, он столько раз видел жену такой, раскачиваясь над ней и в ней... Воспоминания подхлестнули. Грохочущая темная волна обрушилась оглушительно и неотвратимо, и все намерения провалились, он сдавил жену в об"ятиях, вжал в стену с последним рывком, и пронзительное, невыносимое почти наслаждение выжало его без остатка с несдержанным стоном.

Напряжение нарастало неумолимо, готовое разлиться по телу, будто волна. Белоснежка не чувствовала ни ног, крепко обхвативших пояс мужа, ни судорожно сжатых пальцев на его плечах. Ну же, пожалуйста, повторяла она про себя между полувздохами-полустонами, пожалуйста.
Она откинула голову и ощутила поцелуи Дэвида на шее, ощущая его в себе. Каким требовательным он может быть... каким...
Внутри все свело, она зажмурилась, зависая, предвкушая удовольствие, которое последует вскоре. Она знала... Сладкая судорога заставила поджать пальцы на ногах и руках, сжаться, выгнуться, еще ближе, еще сильнее. Как долго, как глубоко на этот раз, как жарко, как... ааах! Не помня себя, Белоснежка вцепилась зубами в плечо мужа. Дрожь пробирала ее до самых потаенных уголков души и тела, и несколько мгновений в мире не было ничего, кроме этой дрожи.
Принцесса обмякла, не размыкая рук и ног, оглушенно прислушиваясь к себе. Сейчас они были едины как никогда, и ей не хотелось ничего, только бы их связь не разорвалась. Она не хотела пустоты, только жизни, заполненной им, его запахом, смехом, его эмоциями, его счастьем. Пусть все прочее будет забыто. Ну же, пожалуйста, улыбнулась она про себя.
Глаза сами собой закрылись, и она отдалась блаженной тишине, повиснув руках мужа.